Неточные совпадения
«
Мама,
мама», — шептал я,
вспоминая, и всю грудь мою сжимало, как в тисках.
За границей, в «тоске и счастии», и, прибавлю, в самом строгом монашеском одиночестве (это особое сведение я уже получил потом через Татьяну Павловну), он вдруг
вспомнил о
маме — и именно
вспомнил ее «впалые щеки», и тотчас послал за нею.
Я пустился домой; в моей душе был восторг. Все мелькало в уме, как вихрь, а сердце было полно. Подъезжая к дому
мамы, я
вспомнил вдруг о Лизиной неблагодарности к Анне Андреевне, об ее жестоком, чудовищном слове давеча, и у меня вдруг заныло за них всех сердце! «Как у них у всех жестко на сердце! Да и Лиза, что с ней?» — подумал я, став на крыльцо.
Почему он, вместо нее, не
вспомнил тогда о
маме, все ждавшей его в Кенигсберге, — осталось для меня невыясненным…
Мама, если не захотите оставаться с мужем, который завтра женится на другой, то
вспомните, что у вас есть сын, который обещается быть навеки почтительным сыном,
вспомните и пойдемте, но только с тем, что «или он, или я», — хотите?
Спасало лишь чувство: я знал, что Лиза несчастна, что
мама несчастна, и знал это чувством, когда
вспоминал про них, а потому и чувствовал, что все, что случилось, должно быть нехорошо.
Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть! «Посижу здесь и пойду опять посмотреть на куколок, — подумал, мальчик и усмехнулся,
вспомнив про них, — совсем как живые!..» И вдруг ему послышалось, что над ним запела его
мама песенку. «
Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!»
«О чем я сейчас думал? — спросил самого себя Ромашов, оставшись один. Он утерял нить мыслей и, по непривычке думать последовательно, не мог сразу найти ее. — О чем я сейчас думал? О чем-то важном и нужном… Постой: надо вернуться назад… Сижу под арестом… по улице ходят люди… в детстве
мама привязывала… Меня привязывала… Да, да… у солдата тоже — Я… Полковник Шульгович…
Вспомнил… Ну, теперь дальше, дальше…
Ирина. Бог даст, все устроится. (Глядя в окно.) Хорошая погода сегодня. Я не знаю, отчего у меня на душе так светло! Сегодня утром
вспомнила, что я именинница, и вдруг почувствовала радость, и
вспомнила детство, когда еще была жива
мама! И какие чудные мысли волновали меня, какие мысли!
— Но вот что мне удивительно, — заговорил Саша, — я люблю и отца. И смешно сказать, за что!
Вспомню, что он любил щи — их у нас теперь не делают, — и вдруг полюблю и щи, и отца, смешно! И мне неприятно, что
мама… ест баклажаны…
Утро воскресенья было солнечное и ясное. Открыв заспанные глаза и увидя приветливое солнышко, я невольно
вспомнила другое такое утро, когда, глубоко потрясенная предстоящей разлукой, я садилась в деревенскую линейку между
мамой и Васей…
Лик Николая Чудотворца — строгий и суровый — глянул на меня из-за золота иконостаса. Я
вспомнила, что
мама всегда молилась этому святому, и опустилась перед ним на колени.
— Э, полно, — отмахнулась она, — нам с тобой доставит удовольствие порадовать других… Если б ты знала, Галочка, как приятно прибежать в класс и вызвать к родным ту или другую девочку!.. В такие минуты я всегда так живо-живо
вспоминаю папу. Что было бы со мной, если бы меня вдруг позвали к нему! Но постой, вот идет старушка, это
мама Нади Федоровой, беги назад и вызови Надю.
«Бедный Андрюша! — подумала Тася, — и он сирота, как и Карлуша. У той папа умер, и она успокоиться не может по нему до сих пор; y этого
мама, и он о ней со слезами
вспоминает. A y неё, Таси, есть добрая, милая, ласковая
мама, и она, Тася, так много горького причинила ей! Сколько горя и печали! Должно быть много, очень много, если добрая
мама решила отдать ее так далеко от себя».
И странно: близкая смерть теперь уже не пугала меня. Я видела, как умирала
мама, Юлико. В этом не было ничего страшного… Страшно только ожидание, а там… вечный покой. Это часто повторял дедушка Магомет; я
вспомнила теперь его слова…
И проповедник предлагал своим слушателям пасть на землю и тоже плакать… Но плакать так не хочется! Хочется бегать, кувыркаться, радоваться тому, что завтра праздник… Глаза
мамы умиленно светятся, также и у старшей сестры. Юли, на лицах младших сестренок растерянное благоговение. А мне стыдно, что у меня в душе решительно никакого благочестия, а только скука непроходимая и желание, чтобы поскорее кончилось. Тошно и теперь становится, как
вспомнишь!
Я достал свою полушку, пошел и спешил
вспомнить, за кого чтоб молился нищий: за меня, конечно, и за Машу Плещееву; за папу и
маму; за бабушку, — ведь она мне дала полушку; потом за упокой души дедушки Викентия Михайловича и другого дедушки, маминого отца, Павла Васильевича.
Потом,
вспоминая этот вечер, мы часто смеялись над внезапным приливом нашей религиозности, и я
маму обвинял в жестоком грехе, — что, когда пришлось плохо, она впала в самый настоящий мусульманский фатализм, совершенно не подобающий христианке.
Потух солнечный луч за деревней, утонул в голубовато-хрустальном озере. Запахло сильнее цветами, первыми ландышами из леса, птицы прокричали в последний раз свой привет перед ночью, и все уснуло, затихло, замолкло до утра. На небе зажглась ночная звездочка, яркая, нарядная и красивая. Галя сидела у оконца, глядела на звездочку и
вспоминала, как она с
мамой часто сидела по вечерам у порога хатки и любовалась звездочками. А
маме становилось все хуже да хуже. Она и кашляла-то глуше, и дышала слабее.
Галя печальными глазами огляделась вокруг: ей было жаль расстаться и с белой хаткой, и с вишневыми садочками, и с родимой деревней. Но тут же
вспомнила девочка, что нет с нею больше ее
мамы, а без
мамы и хатка, и вишневые садочки, и родная деревня для нее, Гали, не милы…
«Милая, голубушка
мама! — писал он, и опять глаза его затуманились слезами, и ему надо было вытирать их рукавом халата, чтобы видеть то, что он пишет. — Как я не знал себя, не знал всю силу той любви к тебе и благодарности, которая всегда жила в моем сердце! Теперь я знаю и чувствую, и когда
вспоминаю наши размолвки, мои недобрые слова, сказанные тебе, мне больно и стыдно и почти непонятно. Прости же меня и
вспоминай только то хорошее, если что было такого во мне.